Геннадий Середа, позывной Зеленый, разведчик полка “Азов”: Я панически боюсь высоты. При этом у меня 12 прыжков с парашютом.

“В 15-м году с шевроном “Азова” кофе на Крещатике нельзя было спокойно выпить. Люди подходили, благодарили, спрашивали, чем помочь. А сейчас некоторые даже в спину могут плюнуть.” Это говорит человек, который с началом войны бросил престижную должность, хорошую зарплату, друзей, жену с ребенком, столичную комфортную квартиру  – и пошел на фронт.

Говорит не зло, буднично, вроде рассказывает про погоду в Конотопе, где возглавляет сейчас отделение партии “Национальный корпус”. Но больше за Геннадия говорят его глаза. Он ко всему привык. К ножу со спины от тех, кого защищал, тоже. Но вряд ли это способно хоть на кроху зародить сомнение в правильности того, что он делает. Такие идут до конца. И когда они есть, здесь, рядом, то и есть настроение жить. А нашим детям – есть на кого равняться.

– Как тебя лучше представить нашим читателям?

– В полку у меня был позывной Зеленый, а дома зовут Геннадий (смеется).

– Разведчик полка «Азов».

– Да. Я там с самого начала, с 2014 года, когда это был еще не полк, а батальон.

– В детстве кем мечтал стать?

– Да, вроде, военным и мечтал стать.

– А чем занимался до войны?

– Был руководителем проектов в Киеве на строительной фирме.

– Как ты оказался на войне? Что тебя заставило бросить прибыльный бизнес и пойти в окоп?

– Неправильность всей ситуации: то, что к нам на землю пришел какой-то дядя и начал качать свои права. Кто является хозяином этой земли, тот и должен ею распоряжаться, устанавливать свои правила, а тот, кто приезжает в гости, должен вести себя как гость. А если сюда приходят с оружием, мужчина просто должен взять в руки оружие и выгнать самозванцев.

– А как родные отреагировали на твое решение?

– С родными все сложно. Полгода они думали, что я на очередном объекте. Когда я работал, часто ездил по всей Украине. Родные привыкли, что я появляюсь на пару дней и снова уезжаю на новый объект. Последний у меня был в Одесской области, в Подольске, где мы строили большой элеватор. С мамой я созванивался и на вопросы отвечал, что я, например, на море, строим развлекательный комплекс. Однажды она мне звонит и говорит: «Ты что? Я тебя по телевизору увидела! Ты там воюешь!» Я отвечаю: «Не, я в штабе сижу» (смеется).

– Откуда взялся твой позывной – Зеленый?

– В свое время я рассказывал историю, что все пошло с УПА, был там такой Зеленый, который совершил много подвигов. На самом деле это прозвище у меня еще с детства. Можно сказать, что это привязано к крокодилу Гене, хотя «крокодил» мне никогда не нравился. Кто называл, тот мог получить в дыню. В девяностые решили называть Lacoste, вроде как то же самое, но произносилось тяжело. Потом я в школе еще чуть-чуть бизнесом занимался, за что меня, кстати, из пионеров выгнали. Прозвонил звонок, прибежала старшая пионервожатая, нацепила на меня галстук (я его не носил, потому что не понимал, зачем нужен этот атрибут). Построили специально линейку, меня вызвали и при всей школе лишили пионерского звания и галстука. Буквально – повязали и через 5 минут сняли! Так вот. Тогда доллары называли «зелеными», а у меня они были, так и пошло. В общем, много факторов сложилось в кучу.

– А что для тебя значит полк «Азов»?

– Это уже большая часть моей жизни. Я никогда ни к каким партиям не относился ни хорошо, ни плохо: люди в политике за свои интересы воюют. Началась война, добровольческих батальонов было много, тот же «Айдар», тот же «Правый сектор», «Азов». Все они стояли рядышком на Майдане. Когда я пришел в «Азов», понял, что попал к людям, которые мыслили так же, как и я. Там были и правые, и ультраправые, и анархисты, были люди и без каких-то политических взглядов, но все с единой целью, что Украина – это наша земля, и ее надо защищать. Полк много значит для меня.

– Скучаешь по тем временам?

– Сейчас у меня другое направление работы в азовском движении – я возглавляю  отделение партии «Национальный корпус» в Конотопе. Есть свои плюсы и свои минусы. Но я не жалею о том времени, когда был в полку. Была идея, была цель, были возможности.

 – Какой день на войне запомнился тебе больше всего?

– Наверное, все-таки Широкинская операция. Помню, мы наблюдали за дорогой, по которой шли танки на Широкино. У нас случилась накладка по рациям, получилось два вида шифрования. Одни рации с шифровкой были у одних, вторые – у других. Между собой они не были связаны. Нужно было прослушать одну рацию, отвечать в другую.  Когда я связывался, кричал в рацию, что едут танки, и единственный ответ, который пришел (не из нашего штаба) – наблюдайте и подождите. И дождались, когда танки зашли и уже, даже не стреляя, начали гоняться за людьми. Еще запомнилось, когда я выводил из-под обстрела ребят, выскочил на машине через Широкино (надо было ехать по кругу, а я решил напрямик), а тут танк едет! И вот мы с ним по дороге – кто быстрее. И так получилось, что я как раз свернул направо, и сзади прогремел выстрел. То есть, если бы я по прямой еще секунд пять ехал, снаряд как раз влетел бы в машину.

– Как ты относишься к смерти на поле боя?

– Как говорится, все мы умрем (смеется). Разница только в том, как ты умрешь: можешь дома, тихо-мирно в постели, можешь умереть как собака, но в моем понимании нет большей чести, чем умереть на поле боя с оружием в руках, защищая своих родных, своих близких, свою землю.

– Правда ли, что когда страшно, когда свистят пули, многие становятся верующими, обращаются к Богу?

– Это все индивидуально. Я, допустим, не обращался. Что такое вера? Это то, что вложили в голову в детстве. Кому-то вложили, что он мусульманин, кому-то – что он христианин, а кому-то веру не вложили. Кто-то верит в инопланетян. Я считаю, что есть историческое отношение к вере: на Руси были свои боги, свои правила, потом пришли христиане, провели более активные рекламные акции, и люди отказались от своей веры. То же самое, когда пришли коммунисты, они вместо церковной веры навязали веру в коммунизм, вместо святых поставили Карла Маркса. Посмотрим правде в глаза: в каждом доме висели иконы Николая Чудотворца, других святых, Божьей Матери, после 1921 года они заменились портретами Ленина, Сталина, еще кого-то. Все то же самое, только под другим соусом. Вера – это такое абстрактное понятие, которое можно заменить чем-то. Но если человек верит, то Бог с ним, пускай верит.

– Ты вернулся с войны, а здесь многим гражданам вообще плевать, что там делал полк «Азов». Как ты адаптировался после той ситуации к этой?

– Я считаю, что это ситуацию надо переламывать на государственном уровне. Если государственная машина заработает в нужном направлении, а не в своих интересах, и будет доноситься то, что любой человек, который защищал свою землю, достоин уважения, это со временем даст свои плоды. А сейчас государственная машина работает против тех людей, которые защищали ее, и складывается соответствующее общественное мнение. Есть думающие люди, но их мало. Я отношусь к тем, кто верит своим глазам, а не ушам, потому что в уши можно влить все, что угодно.

– Какую самую глупую небылицу о полке «Азов» ты слышал?

– Даже участвовал. Заехали мы когда-то в магазин, я взял банку йогурта, Одиссей – тоже что-то из «молочки». На кассах стояло очень много людей. Мы в форме, с оружием, но народ уже привык, что ходят военные, никто не пропускает. Уже не помню, кто из нас первым начал прикалываться: «сегодня не тех детей завезли, да и кровь не такая концентрированная была, несвежая, надо нашим поставщикам сказать, что в забойном отделе надо лучше работать». Народ начал оборачиваться. Тут я выдаю: «Знаешь, надо поспешить, а то сейчас все самое лучшее разберут». Народ сразу рассеялся. Одна бабушка говорит: «Вы идите, идите, вы же спешите!»

– Ну а самый прикольный момент можете вспомнить?

– Да смеялись постоянно! Наверное, самый прикольный момент, когда с нами пытался беседовать армейский психолог. Не наш полковой, а привезенный с генштаба: чтобы мы получили психологическую поддержку, все выговорились. Психолог действовала по накатанной, у нее было каких-то 10 вопросов, типа «как вы относитесь к смерти?», «как вы относитесь к тому, что вокруг вас все взрывается?» и тому подобное. Сколько людей заходило, все постоянно прикалывались. Психолог не выдержала: «Вы что творите? Я была в (какой-то там) бригаде, там все люди плакали, вспоминая про смерть. А вы так весело смеетесь: чье барахло делить будем, кому что достанется» (смеется). В общем, после нас психологу самой понадобилась психологическая поддержка.

– Как ты думаешь, в чем уникальность Андрея Билецкого, создавшего из разношерстных  людей, можно сказать «пиратов», лучший добровольческий полк страны?

– У нас были самые лучшие показатели на передовой, какими даже близко никто не может похвастаться! И на строевых смотрах – впереди всех. У Андрея отсутствуют совдеповские шаблоны, отсутствуют кадровые штабники, которые учились в каких-то академиях по совдеповской схеме. И есть мотивация людей: если ты чего-то достоин, тебе это дадут. Нет интриг, которые происходят в других частях: кто кого подсидит, кто чью должность займет. С самого начала в батальоне должности не назначались, а выбирались. И если ты достоин быть командиром отделения, ты им будешь. Потому что поддержат ребята, которые скажут: «Вот за ним я пойду, этому человеку я доверяю!». Многие вспоминают, что под Иловайском Андрей не завел «Азов» в середину. Кому было бы легче, если бы погибших было еще больше? Тогда было понятно, что Иловайск потерян. Андрей просчитал ситуацию, что туда уже было поздно входить, да и не с чем. Поэтому оставил всех на прикрытие. Это был более весомый вклад. Когда бойцы выходили, их прикрывали, потому что без прикрытия тоже нельзя. Люди ему верят, я ему верю. Помню, когда в 2014 году мы стояли на базе под Мариуполем, стали выводить ЗСУшников: ракетчиков, еще кого-то. С какой радостью в глазах полковник бегал и кричал, что их выводят! Я не понимал того приказа и спросил: «Куда вы выезжаете, нас всего 250 человек, а вы целой тысячей сваливайте отсюда?» А мне: «Ты не понимаешь, что такое приказ!». У него такая радость была, что он сейчас, сию минуту, покинет этот район и уедет в Запорожье. Вот этому человеку я бы никогда не поверил и не доверил бы свою жизнь. Если бы попал к нему в подразделение, даже не знаю, как бы себя вел.

 – Как, по твоему мнению, закончится эта война?

– Загадывать очень тяжело, но война может закончиться либо поражением, либо победой, она по-другому не заканчивается. Или мы сдаем своей территории и будем опять долго и упорно под чьим-то руководством жить, или мы все-таки доказываем, что мы нация и возвращаем все свои границы.

– Сейчас войска разводить нужно?

– Даже не знаю, как это сказать без мата. Это надо быть очень недальновидным человеком. Потому что, если посмотреть по карте, возникает сразу несколько вопросов. Почему мы должны отводить войска? Мы за эту землю заплатили кровью, за этот километр заплачена очень высокая цена. Если посмотреть, то мы таким образом возвращаемся на границу 2014 года. То есть, все, что за 5 лет сделали, мы сейчас просто без боя отдаем. Зачем погибли 13000 человек? Можно было и в 2014 году сказать: «Да забирайте!» И все. Все бы живы остались. Это как сказать: списывайте нацию украинцев, нас больше нет на земном шаре. Если мы уже зашли, мы должны ставить условия тем, кто там сидит. Россия, Америка, Европа, вы у себя там разбирайтесь, а здесь мы идем вперед, и никаких договоренностей с террористами и бандитами у нас не должно быть.

– Тем более, что прецеденты развода войск уже были,  взять то же Широкино: если бы тогда не развели войска, могла бы ситуация развернуться по-другому, не было бы столько погибших и раненых.

– Если вспомнить Широкинскую операцию, 2015 год, тогда Порошенко как раз только устанавливал свою власть, он был занят кадровой политикой. Если бы в тот момент вовремя дали то, что надо, все было бы по-другому. Я просто тогда мотался, видел, что сзади нас стояли ЗСУшники, БМП, танки, все было. Но кроме как помощи с бензином, когда нужно было куда-то ехать, что-то везти, другой – не было. Если бы в тот момент дали, мы могли бы дойти до Новоазовска и не факт, что его тогда не взяли бы. Осенью 2014 года у «Азова» был момент, когда было выступление на Новоазовск, нас обстреляли «градами», и нечем было сделать контратаку: с пехотным оружием в такой ситуации не сильно повоюешь. Да, там был «Шахтерск», у него были танки, но они выскочили, отстрелялись и уехали назад. Были ЗСУшники, которые выехали на позиции, выставили орудия, отстрелялись и бросили их там. А мы с ребятами эти пушки вытаскивали. А через два дня они вернулись и кричали, чтобы мы отдали им орудия назад. Я тогда был ответственным старшим группы на базе ПВО, пришлось ему сказать, что их две пушки остались еще там, а это наши. Мне лейтенант кричал: «Я вывел всех своих бойцов из-под обстрела живых!» А я говорю: «А мы туда под обстрелом зашли, прицепили эти пушки и увезли. А ты все свое бросил. Хочешь забирать – вон там лежит». Поэтому, если бы все делалось вовремя и тактически грамотно, и была бы помощь от государства, а не рисование, как наш президент будет выглядеть на экране, и что о нем скажет Запад, а действия в интересах Украины, то мы уже давно закрыли бы все свои границы. И конец 2014 года был очень благоприятный для этого, тогда можно было закончить войну. Опять же, вспоминая Широкинскую операцию, сколько дней была тишина, пока по новостям рассказали, что идет операция? По-моему, они выжидали три дня. У меня такое впечатление, что там наблюдали: если «Азов» сейчас положат, то мы скажем, что они сами туда ломанулись. Без приказа. Ну и фиг с ними! А тут «Азов» выдержал и обстрелы, и минометы, и танки, и все остальное, и уже начала в сеть просачиваться информация, что там идут боевые действия, есть погибшие. Генштаб посмотрел – ага,  не выбили, наоборот раздали пенделей! Значит, надо объявлять, что это все было запланировано. Хотя, на самом деле, просто примазались. Всю операцию тогда Андрей со штабом разработал и воплотил в жизнь.

– А если бы ты встретил Зеленского, что бы ему сказал?

– У меня в городе есть семья моего побратима, который вместе со мной в 2014 году воевал и погиб. Зеленский обещал встать на колени перед вдовами еще во время предвыборной кампании, со сцены. Скорее всего, я сказал бы, что хочу это видеть не на сцене, а вживую. Чтобы он до каждой вдовы, до каждого ребенка подошел и сказал, что твой папа погиб зря, что твой муж умер, потому что мне так захотелось. Я и при Петре Порошенко то же самое говорил, что я хочу увидеть, как он будет смотреть в глаза и рассказывать, что сыновья, дочери, мужья, дети погибли просто из-за того, что кто-то барыжил, что кто-то сейчас себе политические очки зарабатывает.

– Как ты для себя определяешь слово «патриот»?

– Явно не так, как представляют себе это другие: надел вышиванку, взял украинский флаг и с криками «Украина понад усе!» остался дома сидеть и обсуждать на кухне среди знакомых под шашлык и водочку: кто хороший, кто плохой. И обязательно розмовляти рідною мовою, бо що ж ти за патріот, якщо не розумієш, не розмовляєш? Не, ребята, -взять в руки оружие и пойти до своих границ! Вот это – патриот!

– А есть что-то такое, чего ты боишься?

– На самом деле, каждый человек чего-то боится, у каждого свои страхи. Но если философски подходить к этому вопросу, то как ты справляешься со своими страхами? Я вот с детства панически боюсь высоты. На крыше пятиэтажного дома ближе, чем на метр, до края не подойду. При этом у меня 12 прыжков с парашютом.

– А что способно вышибить из тебя слезу?

– Не знаю как слезу, но очень сильно расстроить, когда пожилой человек копается в помойке. Не потому, что у него такой стиль жизни, а потому, что он часть своей жизни отдал своей стране, но страна поменялась, и человек стал ненужным. Это одно из того, что я хочу поменять в Украине. Я хочу, чтобы те люди, которые работали на благо Украины, забыли, как страшный сон, что они должны выживать. Они должны жить! Меня сильно расстраивает, когда побираются дети. Даже музыканты, которые играют не в свое удовольствие, а чтобы хоть как-то прокормиться, потому что полторы тысячи пенсии – это смешно! И этот пенсионер, чтобы у него было, что поесть, играет на аккордеоне, когда у него уже пальцы не слушаются.

– А когда солдат приходит с фронта покалеченный, и здесь нет работы?

– У меня есть товарищ, Саша, который служил в ЗСУ. По-моему, он пошел по мобилизации то ли в 2014, то ли в 2015, и вот вернулся домой и постоянно сидел «на стакане». Я с ним встречался, спрашивал – зачем? Он отвечал: «Ты не понимаешь, я там такое пережил!» Я говорю: «Ты пережил, и я пережил. Ищи себя, ищи себе занятие!» Нужно, можно найти занятие, которое будет по душе. Если себя жалеть и сидеть пить водку, получать пособие по инвалидности – это шаг в пропасть. Многие ветераны открывают свои дела. Многие ветераны, которые лишились конечностей, нашли себя в спорте, многие пошли учиться и занялись тем, что им интересно, чего не делали до войны.

– Чего ты не простишь даже близкому человеку?

– Равнодушия и предательства.

– Что для тебя деньги?

– Фетиша у меня до них нет.

– А вот если бы сейчас у тебя был миллион долларов, как бы ты его потратил?

– Я живу в многоквартирном доме, если бы у меня было много денег, привел бы в порядок весь двор: сделал бы хорошую детскую площадку, хорошую стоянку для машин, чтобы было уютно.

– А что для тебя значат награды?

– Не знаю, я их малому отдал (смеется). Моя жена говорит, что их надо носить, чтобы все видели. Не вижу в этом смысла. Ну, увидят, дальше что? Дали – дали, оценили – оценили. Ну и хорошо. Я воевал не за награду.

– У тебя много друзей?

– Знакомых много, тех, с кем можно пообщаться, посидеть за одним столом – много. А друзей, к которым можно прийти, поговорить на темы, которые тебя волнуют больше всего, – человека три-четыре.

– Есть что-то, за что тебе стыдно?

– У меня немного другая философия. Я никогда не жалею ни об одном своем поступке. потому что время назад откатить нельзя. И считаю, что если я в тот момент этот поступок совершил, значит, так было правильно. Заниматься потом самоедством, перекручивать в голове, как надо было сделать, нет смысла. Ничего не исправишь, время прошло. Поэтому ни одного поступка не стыжусь и ни о чем никогда не жалею.

– Если в жизни нужен какой-то совет, к кому ты обращаешься в первую очередь?

– Смотря какой совет. Серьезные вопросы решаю самостоятельно.

– Есть ли человек, с которым ты мечтаешь познакомиться?

– Нет.

– Что ты ценишь в людях больше всего?

– Искренность.

– Когда есть свободное время, чем любишь заниматься?

– Читаю. Когда хочется просто отдохнуть – играю в компьютерные игры, где особо думать не надо, где просто нажимаешь кнопки.

– Любимая книга?

– Какой-то особой нет. Я много читаю, у меня книжка уходит дня за два. Читаю очень разные книги, начиная от исторических, заканчивая фэнтези.

– А какие фильмы любишь смотреть?

– Любимого фильма нет, все под настроение. Последний фильм, который я смотрел, меня жена вытащила в кинотеатр, – «Фантастические твари и где они обитают».

– А в музыке какие предпочтения?

– И в музыке вкусы разнообразные, могу слушать классику, могу – тяжелый рок.

– Любимые изречения есть?

–  Одно из тех, которое часто в последнее время вспоминаю: «Когда на землю приходит беда, люди вспоминают о Боге и зовут солдата. Когда беда уходит, люди забывают о Боге и проклинают солдата». По-моему, это сказал Пиночет.

– А что в жизни важнее свободы?

– Ничего.

– А милосердие важнее справедливости?

– Милосердие тоже бывает разным. Если вспомнить старые времена, во время казни иногда толпа кричала, требуя милосердия для бандитов. Можно кормить собачек, можно подарить милосердие человеку.

– Что означает для тебя слово «любовь»?

– Сложный вопрос. Ну, вот я считаю, что моя жена рождена для любви, которую я ей даю.

– А что для тебя семья?

– Семья – это самое главное в моей жизни. Это то, ради чего стоит жить.

– Дети есть?

– Да. Старший сын сейчас учится, поступил в Харьковский университет внутренних дел. И дочка маленькая, три годика.

– Когда ты в последний раз дрался?

– Как говорится, имея пистолет, зачем драться? (смеется).

– А ненормативной лексикой часто пользуешься?

– Да. И жена постоянно возмущается (смеется). Говорят, что люди, которые часто пользуются ненормативной лексикой, более честны.

– Если завтра начнется горячая фаза войны, пойдешь на фронт?

– У меня и рюкзак сложен.

– Ты счастлив?

– Да.

– О чем ты мечтаешь?

– Хочу все-таки, чтобы у нашего народа было больше ума, чтобы ему хватило сил выстоять этот тяжелый период. Хочу, чтобы у моего сына и дочки все было хорошо.

– Чтобы они жили в этой стране?

– В этой. И чтобы страна было такой, чтобы они хотели жить в этой стране.

– Что бы ты еще хотел сказать нашим читателям, о чем мы, возможно, не спросили?

– Пусть жители нашей страны задумаются, что у них есть эта страна, что они в ней живут, и что надо заботиться о своей стране, защищать ее и делать все возможное, чтобы Украина была независимой ни от кого. Если мы будем самостоятельными, то с нами будут считаться.

Игорь Полищук,
Наталья Кряж,
Алексей Суворов.

Фото на обложке – Анна Суворова.